В конкурсе переводов китайской литературы «Вдумчиво всматриваемся в Китай» 2018 г. в категории «Древнекитайская литература» победителем стала книга И.И. Семененко, включающая новый перевод «Мэнцзы» и двух впервые переведенных на иностранный язык классических комментариев: комментария Чжао Ци (108–201) «Мэнцзы в главах и фразах» («Мэнцзы чжанцзюй»), вошедшего в состав «Тринадцатиканония», и комментария Чжу Си (1130–1200) «Мэнцзы со сводными комментариями» («Мэнцзы цзичжу»), вошедшего в состав «Четверокнижия». В вышедшей книге они составили Отдел II, озаглавленный «Перевод и комментарии» (с. 149–812). Перевод «Мэнцзы» разбит на 7 традиционных книг, каждая состоит из двух частей. При этом каждая из 14 частей получает собственный номер. Эти части уже в свою очередь делятся на 260 небольших глав, представляющих собой диалоги или высказывания Мэнцзы. Параллельная нумерация удобна, так как дает однозначное указание на искомый отрывок текста и позволяет соотнести его с принятой в китайских изданиях нумерацией. Так, раздел 7 будет соответствовать части 1 книги 4. Все переводы снабжены достаточно подробными собственными примечаниями переводчика, за текстами всех глав «Мэнцзы» дается еще и сделанный И.И. Семененко разбор реализованных в них логической структуры и риторических приемов.

Победа во всероссийском конкурсе — лучшая рекомендация большой и весьма квалифицированной работе по переводу одного из важнейших конфуцианских памятников, проделанной И.И. Семененко. У нас нет никакого сомнения, что данному переводу «Мэнцзы» уготована долгая жизнь и высокая востребованность у читателя. При всей важности качества перевода на его популярность будут работать также указанные выше логические разборы текстов. Во-первых, стилистическую окрашенность китайского оригинала иногда непросто однозначно отразить в ином по строю русском предложении. Разбор может в этом помочь. Во-вторых, такие разборы — готовый учебный материал, который найдет применение в различных гуманитарных курсах от формальной логики и литературы до китайской философии и истории. Их чтение пойдет на пользу и зрелому китаеведу, так как заставит его кое-что освежить в своих знаниях о построении силлогизмов и о системе доказательств тезиса.

Указанные разборы не ставили себе учебные цели. На самом деле это материал, изъятый из первого исследовательского очерка «Парадоксы доброты» в составе Отдела I (с. 15–75) и умело распределенный в качестве своеобразных послесловий к переводам всех глав «Мэнцзы». Таким образом были достигнуты две цели — исследовательский очерк стал лаконичнее и более ориентирован на освещение общих вопросов, а послесловия при главах стали звучать конкретнее и более доказательно в соседстве с текстом, который они иллюстрируют. Отдельного и особого внимания заслуживает сам очерк «Парадоксы доброты».

Хорошо известен общепринятый подход к философии Мэнцзы как к этико-политическому учению. На врожденной «доброй природе» человека основывается конфуцианское «гуманное правление», путь к которому лежит через «человеколюбивое сердце» правителя. Исследователи китайской философии убедительно показали важность учения о «сердце» в средневековом и более позднем неоконфуцианстве, в формировании которого если не важнейшую, то уж точно не последнюю роль сыграли идеи Мэнцзы. В то же время в обширном вводном предисловии к известной всем двухтомной антологии «Древнекитайская философия» гносеологии Мэнцзы отведена пара строк, в которых сообщается лишь, что предполагаемое Мэнцзы единство «Неба» и человеческого «сердца» открывало возможность познания мира через самопознание. И.И. Семененко в своем очерке, по сути, впервые в нашем китаеведении поставил и детально рассмотрел проблему теории познания Мэнцзы. Естественно, что здесь нашло свое отражение и этическое учение. Для этого исследователю пришлось обратиться к космолого-онтологическим взглядам Мэнцзы, которые в его изложении оказались оригинальными и перспективными для дальнейших исследований. О том, в насколько «систематическом и обобщенном виде» (с. 12) было представлено учение Мэнцзы, судить читателям, но совершенно очевидно, например, что идея темпоральности Неба, как и некоторые другие, впервые рассмотрены И.И. Семененко в данном исследовании. По-новому анализируются сама преемственность важнейших письменных памятников конфуцианства, а также трансформация в них архетипов китайской культуры.

Исследователь показал, что «разумность» в познании понималась Мэнцзы как набор правил и приемов рассуждения, которые и были воплощены в его книге (с. 58). Оперируя «метафорами как понятиями», Мэнцзы был способен выйти лишь на уровень логики риторической аргументации, формальная логика осталась для него недоступной. И.И. Семененко показывает многообразие логических приемов Мэнцзы, выделяет преобладание дедуктивных силлогизмов. При этом индукция в форме аналогии выступает у Мэнцзы «главной основой аргументации» (с. 59). Исследователь, по-видимому, первым обратил внимание на неполноту логического вывода в аргументации Мэнцзы, основанной на несовместимости понятий, когда основная тема рассуждения как бы уводится в подтекст (с. 165). Отдавая должное наблюдательности исследователя, в бóльшую заслугу ему стоит поставить то, что он смог и доказать это с помощью традиционных китайских комментариев к книге «Мэнцзы».

Показывая риторическую направленность аргументации Мэнцзы, И.И. Семененко, по-видимому, говорит о риторике и ораторском искусстве в одном и том же смысле, употребляя эти термины как синонимы. Тем не менее у читателя иногда возникает неуверенность относительно того, хотел ли автор как-то особенно выделить или подчеркнуть значение звучащей речи и исполнительского мастерства для оратора и его искусства убеждения. Отметим, что терминология — это вопрос не только русской стилистики, но и содержания. Например, в случае устного ораторства и письменной риторики речь идет о заведомо меньшей логичности устного выступления, что необходимо учитывать при оценке рассматриваемого текста.

Если логика Мэнцзы, как показал И.И. Семененко, не была совершенной, то стройная логика самого исследователя в организации своей книги вполне очевидна. Рассмотренный выше очерк вместе со вторым очерком «В диалоге с Мэнцзы (герменевтические аспекты изучения <em>Мэнц</em><em>зы</em>)» (с. 76–148) (курсивом без кавычек у Семененко по всей книге выделено заглавие книги «Мэнцзы») составляют исследовательский Отдел I «<em>Мэнц</em><em>зы</em> и китайская экзегеза». Это не оставляет сомнения, что «гносеологический» очерк служит введением к обсуждению другой столь же важной и столь же новой для нашего китаеведения темы китайской герменевтики.

За исключением нескольких древних канонических памятников, традиционная китайская философия в большей своей части существовала в форме комментариев к классике. Изучение собственно комментаторской традиции (т.е. правил, приемов, установок и т.п.) в научном китаеведении началось только в 80х годах ХХ века (с. 76). Общие вопросы древней и средневековой китайской герменевтики рассмотрены в главах I—V очерка (с. 76–102). Главы VI—IX (с. 102–148) посвящены непосредственно комментариям Чжао Ци и Чжу Си, переводы которых помещены в Отдел II. И.И. Семененко выделяет «объяснительную» и «метафорическую» тенденции в китайской герменевтике. Первую представляет Чжао Ци, вторую — Чжу Си.

Приходится отметить, что и в этой части работы И.И. Семененко не поясняет, насколько важна (или неважна) его избирательность в употреблении терминов экзегетика (экзегеза) и герменевтика в применении к «Мэнцзы». Он упоминает «типологический подход», который, как известно, относит экзегетику к священным (религиозным) текстам, тогда как философская герменевтика занимается изучением толкований всего и вся. Остается непонятным, происходило ли постепенное перерастание герменевтики «Мэнцзы» в ее экзегетику. Если учесть довольно беспокойную политическую историю Китая и активное участие в ней конфуцианского каноноведения, то вызывает некоторые сомнения утверждение, что в Китае на «каноничности» (под ней понимается как «неформальная», так и «политическая» каноничность) уже с древности «лежала печать святости, еще более утвердившаяся в Средние века» (с. 80). Об отношении Мэнцзы, по крайней мере, к одному из «священных канонов» в достаточной мере свидетельствует его изречение 14.3: «Лучше быть без «Книги» [«Шуцзин» — <em>Рец</em><em>.</em>], чем всецело верить ей» (с. 760). И.И. Семененко дает подробный обзор дискуссий о китайской герменевтике и экзегетике в зарубежной литературе, отмечает и, по-видимому, разделяет подход по уравниванию (разумеется, только с точки зрения методов толкования текстов) религии и идеологической ортодоксии. Обзор будет интересен и полезен для многих читателей, потому что содержит много нового материала по малоизученной отечественными учеными теме. Здесь, думается, также можно было бы сообщить об обсуждении вопроса природы учения конфуцианства и в нашем китаеведении (работы А.И. Кобзева и др.)

Хорошая новая книга всегда побуждает читателей к размышлениям о предметах, которые не обязательно волновали или занимали ее автора. В центре внимания автора вполне оправданно остается древнее и средневековое конфуцианство. В то же время он неоднократно сообщает о нестрогости древней конфуцианской ортодоксии. В отношении «Мэнцзы» этот вопрос мог бы получить дальнейшее развитие. Важность категории <em>ци</em><em> </em>(в переводе И.И. Семенеко <em>по</em><em>рыв</em>) у Мэнцзы явным образом роднит его с даосизмом. В свое время на это обратил внимание В.В. Малявин («вскармливание <em>ци</em>»). На это мнение работает и тот факт, что книга «Мэнцзы» некоторое время включалась в даосский «Дао цзан» (см. главу Л.Н. Меньшикова в «Рукописной книге в культуре народов Востока»). Сомнительны основания для отнесения изначального текста «Мэнцзы» к ханьской традиции «древних письмен». И.И. Семененко цитирует сообщение М. Найлан, которое она сделала в сноске, не подтвердив его ни в своих «списках», ни где-то еще в статье. В источниках таких сведений мы не встречали. На редких, но неизбежных в книгах такой сложности и объема описках мы останавливаться не будем. Однако транскрипцию <em>Цзы</em><em>чэ</em> второго личного имени Мэнцзы (с. 157) в предисловии Чжу Си стоило бы поменять в соответствии с древним произношением второго иероглифа (значение <em>по</em><em>воз</em><em>ка</em>) на <em>цзюй</em>. Конечно, мы не знаем, как именно Чжу Си произносил второй иероглиф, но известная двойная фамилия, а также другие средневековые и более поздние варианты написания второго иероглифа в этом имени Мэнцзы говорят, что его, скорее всего, следует читать <em>Цзыц</em><em>зюй</em>.

Нам остается повторить, что представленная многолетняя работа И. И. Семененко заслуживает самых высоких похвал. Ее стоит прочитать не только специалистам по древнекитайской философии, но и всем, кто занимается или интересуется Китаем и китайской культурой. Для классического китаеведения книга важна не только своим непосредственным вкладом в новые для нас области исследования. Она дает нам чувство перспективы. Молодому ученому на ее примере должно быть понятно, что даже многократно исследованный и, казалось бы, досконально изученный текст китайской классики все еще таит в себе неизведанные глубины, ожидающие своего открытия. Обратившись к китайской герменевтике и переводам комментариев, И.И. Семененко открыл для российского классического китаеведения обширное поле деятельности, которому не видно конца.